Статья 16

О СТАТЬЕ В. В. НАЛИМОВА И  Ж. А. ДРОГАЛИНОЙ

«ВЕРОЯТНОСТНАЯ МОДЕЛЬ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО» *

Статья В. В. Налимова и Ж. А. Дрогалиной посвящена одной из наиболее сложных и наименее пока разработанных проблем современной психологии – проблеме бессознательного (неосознаваемой психической деятельности). Авторы излагают свое понимание этой проблемы, затрагивая ее собственно научный и философский аспекты, и описывают результаты проведенных ими в этой связи экспериментов.

Статья написана нелегким языком, и следует внимательно ее прочитать, чтобы уловить истинный смысл утверждений авторов. Некоторые встречающиеся в ней формулировки и выражения неожиданны и могут вызвать у читателя недопонимание. Однако при непредвзятом, спокойном отношении к тексту довольно быстро обнаруживается, что оттенок парадоксальности, характеризующий в ряде случаев высказывания ее авторов, обусловливается скорее метафоричностью их языка, стремлением заострить внимание читателей посредством малопринятых в современной литературе форм выражения мысли, широким обращением к своеобразным содержаниям уже давно, исторически, отзвучавших культур, чем подлинной несовместимостью обосновываемых ими идей с тем, что является незыблемыми принципами современного научного осмысления действительности.

            Статья начинается с указания, что в трехтомнике «Бессознательное ...» (под ред. Прангишвили А.С., Шерозия А. Е., Бассина Ф. В. Тбилиси, 1978-1979) не использован огромный опыт, накопленный на протяжении тысячелетий человечеством в плане его религиозной практики, хотя последняя неоспоримо относится к числу форм деятельности человека, особенно тесно связанных с активностью и проявлениями бессознательного. Это критическое замечание авторов обсуждаемой статьи следует признать справедливым.

Далее авторы отмечают три основных условия, при соблюдении которых оказывается возможным, по их мнению, использование этого опыта. Это: 1) отказ от требования точной воспроизводимости научно исследуемых феноменов; 2) отказ от жесткого разделения между субъектом и объектом в процессе познания и 3) отказ от требования, чтобы онтологической реальностью признавалось «только то, что может быть воспринято через приборы».

С этими условиями можно согласиться лишь частично.

1. Могут ли быть предметом науки невоспроизводимые явления? Да, могут. Хотя они и не могут служить основой для выведения закономерностей (цитируемый самими авторами В. Паули считал, что «закономерности относятся к  воспроизводимым сторонам  явлений»), но указывают направление, по которому надо продолжать идти, чтобы познать еще непознанное.

-----------------------------

* Статья В. В. Налимова, ж. А. Дрогалиной «Вероятностная модель бессознательного. Бессознательное как проявление семантической вселенной» опубликована в «Психологическом журнале» № 6, 1984.

2. Бессознательное не может быть «изучаемо со стороны», в него «надо войти» и т. д. Эта специфическая трудность изучения проблемы бессознательного была подмечена очень давно (еще Кантом), и поэтому так же давно были применены два разных способа изучения неосознаваемых психологических феноменов: а) изучение путем «вхождения» в них при измененных состояниях сознания (опыты с мескалином, гашишем и другими фармакоагентами, проводившиеся и на Западе, и у нас еще несколько десятков лет назад; нашумевшая в свое время поэма «Цветы зла» как своеобразный «отчет» Бодлера о переживаниях, испытанных им в подобных состояниях, - и таких примеров много) и б) изучение объективных эффектов активности бессознательного, проявляющихся в поведении. Первый из этих методов имеет малую научную ценность, так как в условиях измененного состояния сознания человек не способен производить «наблюдения» в научном значении этого слова. А образы, о которых, он вспоминает по «выходе» из наркоза (феноменология галлюцинаторных переживаний), относятся к фазе, лишь непосредственно предшествующей пробуждению, и перемешаны с фрагментами переживаний бодрствования, а потому малоинформативны.

            3. Требование отказаться от признания онтологической реальностью «только того, что может быть воспринято через приборы», вполне обоснованно. Можно привести не один пример того, как организмы (и человека, и животных) оказываются более чувствительными детекторами, чем современная приборная техника.

            Далее авторы, справедливо определяя применяемую ими в качестве исследовательского метода так называемую медитацию как одну из форм самогипноза, дают краткий обзор данных, полученных в последнее время с помощью новейших галлюциногенов. Особое внимание они уделяют при этом таким часто встречающимся в некоторых направлениях западной психиатрической и психологической литературы терминам, как изменение состояния сознания по «трансперсональному», «трансвременному» и даже «реинкарнационному» типу (реинкарнация – осознание переживаний, испытанных субъектом во время его имевших якобы место «предшествовавших» существований).

            Вторая часть статьи содержит краткое описание экспериментов, поставленных авторами с целью выявления «семантического потенциала», «семантического поля» определенного слова (т. е. скрытого смысла, связанного с данным словом) с помощью гипнотической процедуры коллективной медитации. Эти «семантические поля» авторы рассматривают как своеобразное проявление «коллективного бессознательного». Близость подобного представления известным концепциям Юнга о «коллективном бессознательном» и его «архетипах» очевидна.

            Наиболее интересным, но остающимся не вполне разъясненным, является то, что обнаруженные таким путем «семантические поля» «целевых» слов (т. е. слов, предъявлявшихся экспериментаторами) отражали, как правило, образы, переживания в опыте, не связанном, как подчеркивают авторы, «непосредственно с опытом парадигматического сознания нашей культуры», выражали «сознание глубокого прошлого, не выраженного явно в нашей культуре», - представления, например, о множественности миров, древние посвящения и символы, описания состояний, напоминающих опыт реанимации, элементы мифов, сложившихся века назад, и т. п. Пытаясь ответить, как это далекое прошлое передается через поколения, авторы выдвигают как основную для данной работы гипотезу, что «сама культура содержит не только сознательное, но и бессознательное, оттесненное в ее подполье».

            Как следует отнестись к такому толкованию? Авторы не раскрывают, к сожалению, что означает в их понимании «оттеснение в подполье культуры» каких-то ее содержаний, и поэтому вся их конструкция остается, по меньшей мере недостаточно ясной. Между тем им стоило бы учесть и иную схему, также идущую в русле привлекательного для них представления о «коллективном бессознательном», но придающую этому представлению более «приземленный» характер. Я имею в виду следующее.

            Неоспоримым историческим фактом, во множестве форм подтвержденным историей культуры, является то, что «коллективное сознание» проходило в своем историческом развитии (у всех без исключения народов) через фазу предпочтения мистико-магических, спиритуалистических, фидеистских толкований окружающего мира. Не менее известно и то, что в онтогенезе существует фаза, на протяжении которой нормальный ребенок обнаруживает при истолковании наблюдаемых им событий некоторые характерные черты «магического» стиля мышления (игнорирование логических связей, объединение событий по принципу «post hor ergo propter hoc» (после этого, следовательно, по причине этого), вера в могущество «слов», во всесилие символов, в возможность самых невероятных «превращений» материального и т. д.). Именно на этом основана непреодолимая тяга ребенка к сказочной литературе, и именно эти черты были так талантливо положены в основу «физики мира», без малейших сомнений создававшейся каждым из нас в возрасте 3-5, лет. Но в таком случае нельзя ли допустить, что выявляемый в условиях аутогипноза (медитации) налет наклонности к магическому, к символике, к свободе от законов логики и принудительности объективных детерминаций .- не есть ли все это лишь отзвук регресса к инфантильным особенностям психики, в условиях которого даже ·самая причудливая «реинкарнация» может выступать как феномен довольно тривиальный?

            Добавим к этому, что, согласно современным представлениям, наблюдаемый иногда регресс к более примитивным уровням психической деятельности является одной из наиболее характерных его черт, а в экспериментах, поставленных авторами, семантические поля «целевых» слов неизбежно должны были засоряться в какой-то степени нормальными клише современной культуры, поскольку подопытными были не дети, а весьма образованные взрослые. Разве всего этого недостаточно, чтобы в какой-то степени объяснить специфику образов и текстов, которые были получены авторами в их оригинальных экспериментах? Думается, что такая гипотеза должна быть по меньшей мере, обсуждена для того, чтобы можно было перейти к каким-то другим вариантам объяснения.

            В заключительной части содержатся общие положения, несомненно весьма важные для дальнейшего развития теории бессознательного: обсуждение возможности использовать для его характеристики математические идеи многомерности психологического пространства и идеи семантического поля; представление о «собственно психологическом» времени, отличном от времени физического; о роли, которую математические символы выполняют на современном этапе развития научной мысли; о символической и дискурсивной функции речи; о своеобразии пространственно-временных отношений в условиях измененного сознания; о возможности выражения особенностей как сознания, так и бессознательного через функцию распределения вероятностей. (именно «выражения», «отражения», но отнюдь не «определения», не «обусловливания»; определяются этим особенности, как известно, отнюдь не математическими категориями, и авторы соблюдают здесь всю необходимую строгость формулировок).

            При правильном понимании этих идей, адекватном раскрытии метафор, к которым авторы особенно щедро прибегают в этом заключительном разделе статьи, с основным содержанием их утверждений нельзя не согласиться.

Резюмируя же, я хотел бы еще раз отметить, что авторы явно не жалеют читателя и не спешат ему на помощь, когда он сталкивается с трудностями текста.

Бассин Ф. В.