Интервью с О.И. Маховской (10.02.2016)

МАМЫ ТАК ЛЕГКО ВЫБРАСЫВАЮТ ДЕТЕЙ В ОКНА...

– Ольга, известно, что в России от домашнего насилия погибает около 2,5 тысяч детей. Почему это происходит, что с нами не так, как вы считаете?

– Я психолог, и я вижу кризис материнства и на психологическом уровне и, собственно, на социальном, если говорить о поддержке. На психологическом уровне, это, прежде всего, неготовность женщин к материнству. Они недооценивают сложность этого этапа пути, не готовы отдавать, упрощается само представление о том, как воспитывать детей до каких-то экономических показателей. Вообще, перенос законов рынка в семейную жизнь, торг и попытка просчитать и предъявить эти претензии детям – это одна из причин выхолащивания отношений, утилизации, что ли этих отношений. Такое потребительское отношение друг к другу. Вторая причина – это то, что все-таки у нас очень много матерей одиночек. Если посмотреть на эти две с половиной тысячи жертв домашнего насилия, то это чаще всего пара – мама–сын.В условиях когда нет мужской поддержки, а у нас все же сохранилась традиция жесткого противостояния между мужчинами и женщинами в семьях, женская агрессия направляется на ребенка.Мальчики, как правило, являются заменой недостающей мужской фигуры и поэтому их третируют всеми способами и психологически и физически. Мы это видим. Не все эти жесткие отношения заканчиваются так трагически. Но вообще, эта проблема очень серьезная. Мальчики, как объект женской агрессии, материнской агрессии, я бы так сказала…

– Да, в томской истории известно, что мать одна воспитывала ребенка. То есть неполная семья – это фактор риска?

– Да, это всегда был фактор риска. При этом на вопрос, а может ли мама в одиночку воспитать хорошего человека, сына или дочь, я однозначно отвечу – да, может. Но повторю, при известной установке, компетентности родителя, потому что сегодня мы говорим о родительском профессионализме. Родительство настолько усложнилось по сравнению с тем, что было у наших мам, бабушек в советские времена, что оно просто требует профессионализма. Современная мама, нормального круга, она очень информирована, она пробует разные методы, и она привлекает к воспитанию других людей, не обязательно родственников. А воттрагические случаи происходят чаще всего, когда всем все равно. Соседи могут пожимать плечами, говорить, что все вроде было нормально, никто не пил, не дебоширил. Ведь ребенок, прежде, чем случится беда, очень долго находится в ситуации невыносимой, но никто не вмешивается и никто про это не знает.Есть ужасные случаи, когда ребенка на уровне собаки воспитывают или спаивают. Алкоголизм, это третья причина, пожалуй. Это - национальная беда, отягощенная психологическими комплексами, в частности, снижением критики, непониманием последствий своих поступков, эмоциональной холодностью и равнодушием, сужением горизонтов. Из таких семей [где родители алкоголики]  детей нужно изымать, просто чтобы дать им выжить. Потому что эти все рассуждения, а где ребенку лучше будет – в семье или приюте – они имеют смысл только, если ребенок жив.

– А как это можно понять, что ребенок в опасности? И можно ли это предотвратить? Вы говорите: соседи не видели, учителя не замечали. В нашей томской истории сейчас стало известно, что ребенок неоднократно попадал в больницу, то с сотрясением, то с ушибами, но врачи тоже не сообщали никуда. Можно ли все же как-то предотвратить такие случаи с гибелью детей?

– Должна быть обстановка социальной нетерпимости. Мы все отвечаем за этих детей.Психология индивидуальной ответственности у нас не сформирована, нужно это признать. В условиях такой беды, можно только культивировать общественное мнение, настроенное на поддержку детей и неравнодушие.Врач должен был сообщить о том, что ребенок страдает. А дальше другие инстанции должны разбираться, кто, что, какая обстановка доме. Но это очень тревожный сигнал, поэтому врачи тоже в разряде ответственных и виноватых. Да, мы все очень заняты. Но даже, когда мы идем по улице, надо реагировать, эта материнская агрессия она выплеснулась на улицы. Ругают и прессуют своих детей часто публично, иногда видишь нарядно одетую маму, хорошо одетого ребенка, а она на него кричит, что она сейчас его рылом будет расчерчивать асфальт, это в Москве. И они явно идут куда-то отдыхать.Знаете, культура отношений настолько упала в семье и положение детей стало просто трагическим, потому что ребенок не может противостоять,как следствие такого положения детей, увеличивается количество побегов, увеличивается количество экстремалов…

– То есть это такая реакция детей на то, что с ними происходит в семье?

– Да, я называю это детский эскэйпизм – уйти из этой обстановки любыми путями. Крайние случаи – это суициды. Когда родители не прямо убивают, а при их молчаливом или прямом участии это происходит… Когда дети уходят, их никто не хватает за руку, не прижимает к себе.Психологи называют это «синдромом холодного дома» - там нет жизни, ребенок ищет ее где угодно, потому что дома не получается.

– А можно составить такой психологический портрет среднестатистического человека, который бьет своего ребенка? Кто это? Тот, которого самого били в детстве, или человек, находящийся в стрессе или депрессии, или неблагополучный в социальном плане или все вместе…

– Чаще всего это сам брошенный ребенок, пусть даже психологически. Если смотреть ретроспективно, то на арену выходят мамы, которых мы называем дети перестройки. Я говорю мама, потому что чаще рядом именно мама. Это касается и кризиса отцов, просто потому, что отцов нет. Это их спасает, это их алиби – меня не было. Хотя это не снимает с них ответственности, это их дети.Дети перестройки росли, как беспризорники. Мамы были заняты, постоянно на работе, бедность была адская, поэтому тема денег была супер актуальна. Они выросли со страхом бедности, и начинать свою взрослую жизнь с этой темой, для них тоже своего рода экзистенциальный шок - ничего не меняется.Надежда всякого ребенка, что ты вырастешь, и произойдет чудо – не оправдалась. Теперь представьте себе, что такой ребенок, пройдя огромный этап без психологической и социальной поддержки, оказывается сам на руках с малышом. Единственный человек, которому он может предъявить претензии – это собственный ребенок, поэтому все обиды и вся агрессия компенсируется через маленького ребенка.

– И страхи, в том числе социальные…

– В том числе страхи и эта вся психологическая неразобранность, ненужность. А если представить, что сегодня возраст зрелости сильно сдвинулся, то матерями и отцами становятся дети психологически и социально незрелые, потому что 28 лет – это 18-ти летние в советское время. Это подростки. Не эмансипированные, ничего про себя еще не понимающие, часто не выбравшие профессию, когда социальные лифты не работают, перспективы сужаются и что делать? Нет возможности ничего изменить, а только идти на дно, потому что ребенок в данном случае воспринимается, как обуза, лишний рот и чтобы понимать нынешнюю глубину разрушения личности - приходится вспоминать послевоенное время. Тогда просто объективно не было отцов. Мужчины погибли, оставались измученные войной женщины, без всякой перспективы замужества, но как они тащили и поднимали детей, потому что это была ценность.Жизнь была самой выской ценностью. И вот это обеднение ценностного слоя, отсутствие каких-то ключевых ценностей, в том числе ценности жизни, как таковой приводит к тому, что мамы так легко выбрасывают детей в окна, топят их и бросают в печи, это недавний случай, про который думать страшно, не то, что анализировать. Последние два-три года мне только и приходится комментировать эти случаи, каждый раз я делаю это в надежде, что это последний раз, но при этом понимаю - это только вершина айсберга этого трагического детства.

– Но вот одно дело дети перестройки, которые остались неустроенны, но часто мы узнаем о насилии над ребенком, побоях в семьях, которые формально, считаются благополучными. Сейчас в таких семьях – няньки, игрушки дорогие, машины, квартиры, а ребенок несчастен. Или вдруг погибает от рук родителей. Почему благополучные внешне родители делают это со своими детьми?

– Иерархия ценностей такова. Ребенок не на первом месте. Его жизнь не на первом месте. Образование обесценилось, потому что не оно приносит доходы. Такая психология игрока – в короткую, который делает ставку на жизнь. Срабатывает эффект края. Самые неблагополучные и тяжелые истории мы видим там, где очень много денег и кажется внешне, что все хорошо и там, где мало денег и нет  никакой перспективы. И там, и там деньги переоцениваются. У одних они, как универсальный инструмент – я могу все: Кембридж, Оксфорд, хоть что. Это демотивирует всех. Когда все легко достижимо, нет необходимости напрягаться. А жизнь складывается у людей, которые живут напряженно. Жизнь должна вызывать и напряжение и сопротивление.

Кажущаяся легкость бытия – это ловушка, которую нам информационные технологии, кстати, тоже подкладывают. Это тоже фактор детства. Это экранное поколение – можно нажать на мышку и достичь результата, это стимулирует иллюзии, конечно. Ну и второе, это низы. Они немотивированны, потому что у них никогда не будет денег и это оправдывает все, что происходит в их жизни. Повторю, переоценка денег – это большая беда и самый большой перекос в нашей иерархии ценностей. Они перевешивают ценности образования, жизни, хороших отношений, семьи, как таковой, дружбы.Ценности ведь работают, они подсказывают, как себя вести в сложной ситуации. В данном случае мы идем без подсказки, с одним критерием – а что я буду с этого иметь. Такая психология дикого рынка. Жизнь поменялась, а это осталось. Какие ценности посеешь, такую судьбу и пожнешь. Я бы так сказала.

– Еще один важный аспект, потому что самое поразительное в нашей томской истории – это повод, из-за которого погиб ребенок. Домашнее задание. Как, в какой момент и почему для родителя становится важнее то, как ребенка оценивают в школе, нежели чувства и состояние психологическое самого ребенка. Тем более известно, что мама сама была учителем?

– Может быть, это желание соблюсти лицо. До того, как ребенок идет в школу социальный контроль очень слабый, главное чтобы он был сыт, обут, научился буквам. Когда ребенок идет в школу, мама становится таким же объектом оценивания, как и ребенок. Родители не понимают сегодня, что когда ребенок идет в школу, что школа приглашает и их. У нас история еще с советских времен – история противостояния. Дом – школа. Мама не хочет быть заложницей этого противостояния. Не хочет отвечать, ей легче переложить на ребенка груз общественного стыда, пусть воображаемого, вместо того, чтобы помочь ему адаптироваться.

Насколько я поняла по томской истории, там первоклассник. Это значит, что он проходит этап адаптации. Еще школьный фактор не сработал. Да, наверное, что-то не получалось. Но по нынешним стандартам, даже оценки в первом классе не ставят. Период адаптации составляет 4-5 месяцев. Конечно, родители устают, дети идут в школу, и им кажется, будет легче, а ничего подобного, история усложняется. Особенно после Нового года, когда дети расслабились, посленовогодний синдром, снова идет период адаптации. У мальчика были проблемы с реадаптацией, наверное, нужно было разбираться. Иногда дети плохо учатся не потому, что уровень интеллекта низкий, а потому что плохо чувствуют себя в школе, у них личностные проблемы. Я не вижу в этом большой вины школы, потому что школа меньше всего предполагает, что давая задание, она будет стимулировать домашнее насилие. Не зная конкретной истории, я могу лишь сказать, что это мамина ответственность, она могла пойти в школу, разговаривать или искать психолога, как это делают некоторые люди.У мальчиков вообще сложнее адаптация происходит в школе, потому, что там большая предыстория отрицания эмоций. Мальчикам предлагается только терпеть и молчать, вместо того чтобы разбираться и спрашивать его, почему он расстроен, кто его обидел и т.д…Повторю, это очень низкая психологическая культура, когда родитель принимает для себя, что главное соблюсти некий внешний стандарт, а дальше - живи как хочешь, как бы откупиться от общества. Вот эта шизофрения – расщепление между социальным и психологическим, это тоже причина, по которой детей не понимают, им никто не помогает. Их просто выталкивают в эту историю, не сопровождая, не поддерживая, не амортизируя. Семья должна амортизировать все удары, иначе зачем она нужна. Семья должна быть амортизатором.

– Можно ли сказать, что нынешнее общество как-то по-особому агрессивно и это сказывается на детях или нет, и семейное насилие – это то, что происходит всегда и везде и мало зависит от общественной атмосферы?

– Безусловно, это вещи связанные. Общий уровень агрессии огромен, мы это видим. У нас еще такая медийная атмосфера. Агрессия культивируется специально. Понятно, что раздраженный, разъяренный человек, который приходит с улицы домой он это несет в дом. Более того, он там же дома и получает это через телевизор. Я могу сказать, что у нас агрессия приравнивается, явно или не явно, к такому качеству, как психологическая сила. У нас культ психологически сильных людей. Поэтому родители часто переживают не по поводу успеваемости или того, кто тебя обидел, а по поводу того, дал ты сдачу или нет.Мы учим детей давать сдачу, отстаивать себя в самых агрессивных формах, просто драться. Это у нас считается хорошей нормой – способность унизить. Хотя называется это высокими словами – отстоять себя, показать характер. Это все установки на агрессию.Хотя раньше, в условиях ценности образования и культуры отношений, агрессия сдерживалась. Было неприлично орать, драться, разговаривать громко, перебивать. Мы останавливали детей, а теперь сами себя так ведем. Иногда страшно выйти в метро, человек может тебя толкнуть или ударить сумкой и остаться анонимом, потому что это толпа. Общая атмосфера агрессивности и отсутствия стыда за то, что мы делаем, анонимность процессов, потому что они настолько массовые, конечно, все это утяжеляет воспитание детей.

– А ювенальная юстиция, отношение к ней разное, многие против потенциального вмешательства государства во внутрисемейные отношения, но вот она, как вы думаете, помогла бы уменьшить количество жертв от домашнего насилия, спасла бы детей?

– У нас просто выхода нет. Давайте назовем ее по-другому, не ювенальной юстицией, чтобы не раздражать патриотически-настроенных людей. У нас всегда были органы надзора и опеки и те случаи, которые оказались поводом для нашего сегодняшнего разговора и предыдущих, которые закончились летально, там должен был срабатывать какой-то внешний надзор. Кто-то должен отвечать. Должен быть внешний надзор, социальный. Мы должны учиться, понимать, что делать – когда изымать ребенка, что с ним делать дальше, процедура поддержки ребенка должна быть. Должны быть варианты. Я за вариативность. Должны быть разные варианты, кого-то можно в приемную семью поместить, кого-то в специальное учреждение. Конечно, нормальная ситуация, это когда ребенок в семье и мы за эту норму должны бороться. Но путь и поддержка нормы бывает сложной, поэтому я за работу органов надзора и опеки…

– На это вам могут возразить противники ювенальной системы, сказать, что будут перегибы у нас, детей начнут изымать из семей направо налево, сводить счеты. Есть обратная сторона у медали…

– Да, но мы должны не перегибами руководствоваться, а самочувствием ребенка. Философия – «лес рубят – щепки летят», бывают перегибы – это из эпохи сталинизма. Каждый ребенок это уникальная, единичная история. Моя профессия такова, что мы готовы бороться за этого одного ребенка, и каждый случай в отдельности рассматривать. Здесь нет какой-то технологии, как спасти всех.Но сейчас детство оказалось в каком-то таком тяжелом кризисе, что поддерживать его можно только через всеобщую мобилизацию вокруг детства.Я считаю, что это первично и это самое важная тема для страны. Способно общество защитить и спасти своих детей или нет.Жизнеспособность общества определяется жизнеспособностью детей в стране. Все остальное только следствие.

Источник